ПИСЬМО П.Б.
АКСЕЛЬРОДА Ю.О. МАРТОВУ (сентябрь 1920 года):
Первая полная публикация по:
http://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/1006541
Письмо П.Б.
Аксельрода Ю.О. Мартову
4 сент[ября] 20
[Цюрих]
Дорогой Юлий Осипович!
Сию минуту получил Ваше письмо от
4/VIII1; месяц в пути, это по нынешним временам очень скоро. Письмо Ваше от 22
июля я еще скорее получил. Но других писем, ни Ваших, ни товарища N.2, за
исключением двух последних, я не получил3. Особенно досадно мне, что то
семилистовое письмо, о котором Вы упоминаете в письме к Щупаку, не дошло до
меня. Не у Дугони ли оно? Я ему послал запрос с обратной распиской, но до сих
пор ни расписки о получении, ни моего запроса не получал. От англичан4я также
никаких писем не получал. Получили Вы мои письма через Мендера, которому я
послал после его отъезда из Берлина по указанному им адресу большое послание (в
22 страницы большого формата на пишущей машинке) к Гюисмансу, в ответ на его
письмо ко мне? Конечно, писал я его собственно не для одного Гюисманса, а, имея
в виду вообще руководящие круги Интернационала (не одного только II-го, а всех
социалистических партий и организаций), которые в своей совокупности5на разные
лады предавали и продолжают еще предавать подлинную русскую революцию и русский
пролетариат. И мне, конечно, очень хотелось и хочется, чтобы это послание
попало в руководящие (по крайней мере) круги нашей партии в России.
Предупреждаю, однако, что круговая ответственность Интернационала (т.е. его
политических и литературных вождей) трактуется, вернее, затрагивается там лишь
слегка, почти только косвенно, под более или менее узким углом зрения. Я еще
надеюсь преподнести им (в печати) настоящий, возможно более полный и
обоснованный обвинительный акт! В последнее время, когда уже невозможно или
крайне трудно стало объявлять решительно все сообщения об ужасах
большевистского режима не чем иным, как "Schanerm?rchen" (A[rbeiter]
Z[eitung]6 еще при старике Адлере), по инициативе О. Бауэра и под влиянием его
книги7пущена в ход теория, всецело санкционирующая большевизм в России, и,
безусловно, отвергающая его для Запада. Вот Вам красный теоретический фундамент
для требования "автономии" в тактике, политике и т.д. западных
раб[очих] партий и для абсолютного их безразличия к насилиям большевиков над
пролетариями социалистическими и их партией в России. И не характерно ли для
лидеров "II Интернац[ионала]" то, что они ни пальцем не шевельнули
для организации "интернациональной комиссии8 из представителей
политических и профессиональных организаций"9? Даже Каутский иШтребель
нигде в печати словом не обмолвились в пользу такой комиссии, а между тем, в
тот момент, когда английские Labourites10 заговорили о посылке делегации,
совсем нетрудно было бы побудить их взять на себя инициативу в деле организации
интернациональной комиссии с общей программой и планом. Высказанные мною в
письме к Гюисмансу предположения и опасения (условно, предположительно)
относительно характера отчета английской делегации11 оказались близкими или не
очень далекими от действительности. И опять-таки никто из западных
антибольшевиков (включая Каутского,Берншт[ейна], Мергейма и т.д.) ровно ничего
не пытались делать, чтобы побудить англ[ийскую] делегацию опубликовать
офиц[иальный] отчет с правдивой оценкой самого режима в большевистской России.
Однако тот же Каутский и другие,
так непростительно индифферентно и пассивно относившиеся к вопросу о наиболее
верном пути к раскрытию правды об этом режиме и к пробуждению в [западном]
соц[иалистическом] пролетариате сознания своего долга "вмешаться",
"интервенировать" в "in die inneren Angelegenheiten"12
Советской России, эти самые западные товарищи с радостью приняли приглашение
грузинского правительства приехать в Грузию в качестве гостей13. Наши старые
товарищи и друзья в Грузии, конечно, хорошо понимают первостепенную важность
исследования положения дел во всех областях бывшей Рос[сийской] империи
интернац[иональной] делегацией. И я сам, где и когда только представлялась
возможность, указывал на чрезвычайную важность посещения и специально Грузии
такой делегацией, как на средство путем наглядного сравнения получить
конкретное представление о режиме большевистском, с одной стороны, и
социалистическом - или пролетарском - в экономически отсталой стране - с
другой. Поэтому, можно только приветствовать грузинских товарищей за то, что по
их инициативе и на их средства поедет к ним сравнительно многочисленная
компания видных западных товарищей, хотя бы и не избранных партиями и
синдикатами14. Не их вина, если эти партии и синдикаты сами этого не сделали.
Но почему К[аутскому], Макд[ональду], Де-Брукеру, Реноделю не пришла в голову
такая простая мысль, как попытаться, пользуясь финансовой помощью, инициативой
и всяческой поддержкой Грузинской республики, организовать настоящую делегацию
- вместо того, чтобы ехать в качестве индивидуально приглашенных гостей? Не
требуется, кажется особой проницательности, чтобы заранее учесть существенную
разницу в значении поездки на Кавказ нескольких, хотя бы и видных деятелей
социал[истов], в качестве гостей, или поездке целой коллегии из выбранных и
посланных организациями делегатов.
Как бы то ни было, хорошо хоть,
что товарищи грузинские придумали такой выход. Теперь, когда непосредственное
общение делегатов "Unabh[?ngige]"15 и итальянских с московскими
вождями III Интернационала16 дало некоторый толчок отрезвлению в лагере
западных поклонников большевизма, грузинская экспедиция может сыграть даже
очень крупную роль в изменении умонастроения западного пролетариата и его
однобокой политики по отношению к советскому режиму и социалистической
оппозиции в России.
В первый момент по получении
Вашего июльского письма с сообщением о решении высших властей выдать Вам
паспорт, я чуть было не впал в оптимизм и готов был считать дни до Вашего
прибытия в Берлин. Теперь мною овладело скептическое настроение, и я начинаю
побаиваться, что Вас не выпустят. А между тем, в то время, как 1? или еще год
тому назад никакого существенного осязательного результата из приезда сюда
Вашего или другого литературно-активного представителя нашего ЦК ждать нельзя
было, теперь обстоятельства настолько изменились, что имеется некоторое
основание надеяться и на возможность осязательного воздействия на общественное
мнение значительных кругов социалистического пролетариата. Но и тогда важен был
бы Ваш приезд за границу хотя бы с целью непосредственного ознакомления, а
через Вас и товарищей в России, с внутренней эволюцией рабочего движения, с
влиянием большевизма на него и с отношением соц[иалистического] пролетариата к
тому, что творится в Советской России вообще, и к социалистической оппозиции, в
частности. Важен был бы, конечно, и самый факт выступления перед западными
товарищами представителя ЦК, только что приехавшего прямо из России, известного
циммервальдиста-кинтальца, стоявшего и в России с самого начала революции во
главе левого крыла нашей партии. В настоящий же момент, когда и в рядах
"центра" - немецкого и французского - начинают с опаской относиться к
Московскому "Интернационалу" и к его обаянию в западных рабочих
массах, Вас некоторые круги реконструкторов и Unabh[?ngige] встретили бы с
распростертыми объятиями.
Если Вам каким-то чудом все-таки
удастся выбраться за границу советского царства, то нам, конечно, нужно будет
сейчас же свидеться. Могу приехать в Берлин, но Вам необходимо и в Париже
побыть. Вы могли бы, поэтому, приехать в Цюрих, а отсюда - eventuelle[ment]17!
- я бы вместе с Вами поехал в Париж. Деньги на эти поездки я взял бы из того
"фонда" (или фондика), который имеется у меня для литературных и
других надобностей партийного характера.
***
Принимаюсь за перо после почти
двухнедельного перерыва по случаю, главным образом, параличного состояния
головы, дававшего мне возможность в минуты некоторого облегчения лишь отвечать
на письма из-за границы открытками и небольшими письмами. Теперь столбняк
прошел (надолго ли?), и я спешу продолжать письмо к Вам, точнее, к Вам и другим
членам ЦК. Дело в том, что на днях я, наконец, получил - благодаря усилиям
Сухомлина, находящегося в Милане - материалы и письма, посланные Вами и
товарищем N.(Б.А. Скоморовский - переводчик) через итальянцев. Впрочем,
уверенности в том, что все материалы, переданные Вами или N. итальянцам для
меня, доставлены мне, у меня нет. Письма же я получил от Вас (два: от 30 мая18
и, большое - в 8 листов, от 25/VI19); от товарища N.(Скоморовский Б.А.) (также
от 25/VI)20 от Р.А. [Абрамовича]21 и Ф.И. [Дана]22 (25 и 28 мая).
Затрудняюсь очень, с чего начать.
Экономнее (по времени) и практически целесообразнее было бы, кажется,
остановиться только на деловых вопросах, в тесном смысле слова. Так как
столковаться письменно по вопросам или разногласиям общим, принципиального или
теоретического характера - после столь продолжительного перерыва в наших
сношениях и при современных условиях переписки, когда из 5, 6, а то и больше,
лишь одно или два [письма] доходят, при этих условиях - нельзя надеяться на то,
чтобы опосредственным письмом важнейшие разногласия могли быть ликвидированы. И
вот все-таки трудно мне перейти к вопросам чисто деловым, обойдя полным
молчанием Ваши замечания по вопросу оппозиции партийной "внутренней
политике". Постараюсь, возможно, короче остановиться на этом пункте.
"Ни один из Ваших упреков
нам я не могу признать справедливым" - этими словами начинается вторая
половина Вашего письма, трактующего о внутренней политике. По-моему, Вы не
совсем правильно квалифицируете мои критические замечания, как
"упреки". Упрекал я то Вас и других товарищей из ЦК в том, что вы не
пользовались теми же оказиями, через которые Вы сносились с Лонге, Адлером,
А.Н., и для сношений со мной по тем же вопросам. Можно бы, отправляя письмо
Лонге, Адлеру, А.Н., - не говоря уже о Каутском, - приложить письмо и ко мне в
том же конверте, с просьбой мне переслать его. Быть может, это дало бы мне
возможность предупредить Вас против тех или других слишком поспешных шагов и,
уж, во всяком случае, это заблаговременно поставило бы меня в известность
относительно Вашей mentalite-on и позиции в сфере нашей интернац[иональной]
партийной политике. Вот в чем я действительно упрекал своих ближайших товарищей
в России…23 Но, это мимоходом.
Оценка, которую Вы даете
большевистскому перевороту и большевистской диктатуре, всецело совпадает с той,
которую дает и обосновывает О. Бауэр. С той только разницей, что у него она
служит теоретической базой для санкционирования большевистского режима в России
- на пользу Запада - и для отвержения его на Западе. Вы же признаете
необходимость и обязательность для нас самой резкой борьбы против
большевистской азиатчины. Так вот я и нахожу огромное несоответствие, прямо
принципиальное противоречие между Вашей оценкой исторического значения
большевизма и той, в сущности, не оппозицией, а войной, которую наша партия с
Вами во главе ведет против него. Такое противоречие должно, так или иначе,
вредно отражаться на политической практике партии и вводить в соблазн или
заблуждение нищих духом и слабых волей. Вы ссылаетесь на пример Великой
Французской Революции, точнее, на якобинцев 93 г. Этим примером Меринг, да не
только социалисты, но и разные радикально настроенные24 буржуазные писатели,
политики и простые буржуа, сейчас же после октябрьского переворота старались
освятить переворот и все неистовства и варварства большевистской диктатуры. Я
на эти ссылки и тыкания нам в глаза Великой Французской Революции отвечал: внешние
черты сходства между режимом якобинцев и большевиков, несомненно, имеются, но
сходство это приблизительно такое, какое существует между ловкой пародией и
оригиналом, или между искусственным подражанием грандиозному стихийному событию
и самим этим событием. Социалисты, чуть не в подавляющем большинстве,
провозгласили большевистскую победу над всей российской демократией вторым, но
гораздо более величественным, продолжением Коммуны, объявившую войну всем
реакционным силам Франции с Тьером во главе.
Я им на это отвечал, что и по
непосредственным причинам и поводам, и по способам своего возникновения, и по
составу и характеру парижской коммунальной власти и, наконец, по всему своему
режиму, власть эта, как и революция, вызвавшая ее к жизни, так глубоко отлична
от большевистской диктатуры и переворота, приведшего к ней, что воспевать
последнюю, как великое воскресение Коммуны, значит - совершать l?sterung25
против социализма и самой идеи пролетарской диктатуры. Мое, безусловно,
отрицательное отношение к попыткам санкционировать большевистский захват власти
и азиатский режим большевистских правителей ссылками то на якобинскую
диктатуру, то на Коммуну, нашло себе полное подтверждение в анализе Каутского,
с фактами в руках глубокой разницы между этими событиями и большевистской
"революцией".
Уже в поведении ленинской группы
на первом Лондонском съезде и вызванном ею на нем расколе я видел симптом
зарождения внутри российской социал-демократии якобинских тенденций и
мелкобуржуазного революционаризма. И сейчас же по окончанию этого съезда, в
Лондоне же, я высказал товарищам это свое толкование внутреннего смысла и
успеха нечаевско26-бонапартистской кампании Ленина против всех несогласно
мыслящих с ним. Но я при этом в "Искре" вспомнил и слова Марксао
событиях, совершающихся дважды в истории. - Если в первый раз, как трагедия, то
во второй - как фарс. Но и фарсы исторические бывают различны. Большевистский
якобинизм - это трагическая пародия на психологической основе геростратизма и
"сверхчеловеческого" аморализма. Тот факт, что партия под знаменем
марксизма соединяет, даже старается соединить в себе как раз наиболее
отрицательные отталкивающие черты якобинской диктатуры 93 года 18 столетия, уже
сам по себе набрасывает тень на ея морально-политическую физиономию.
Правда, значительно то, что сто с
лишним лет тому назад являлось, или могло являться, неизбежным злом, стихийным
продуктом стихийного развития революционных событий, теперь в 20-м веке, для
партии, сложившейся на идейной почве марксизма, в атмосфере высокоразвитого
международного революционного движения пролетариата - преступление против
социализма, позорящее это движение и вносящее в него деморализацию. Преступно
было зачатие большевизма, и преступлениями сопровождался его рост. Не из
полемического задора, а из глубокого убеждения я характеризовал 10 лет тому
назад ленинскую клику прямо - шайкой черносотенцев и уголовных преступников
внутри социал-демократии27. Такого же характера методы и средства, при помощи
которых ленинцы достигли власти и удерживают ее в своих руках. И все же мы
должны были бы все это in Kauf nehmen28, если бы большевизм в такой же мере,
как якобинизм в Великую Французскую Революцию, был у нас единственной силой,
стремящейся последовательно выполнить исторические задачи российской революции.
Если бы большевизм был, в самом деле, таким же исторически-законным явлением,
каким был якобинизм 1792-3 г., то наша партия, борющаяся против него, играла бы
роль жирондистов в рос[сийской] революции. Но ведь жирондисты представляли,
конечно, не из корыстных расчетов или сознательной солидарности с капиталистами
- не тот класс, представителями которого выступали якобинцы. А мы - противники
большевиков, именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата,
отстаиваем их и честь его международного знамени - против азиатчины,
прикрывающейся этим знаменем.
Коротко: если большевики и только
они выполняют у нас надлежащим образом исторические задачи революции, как
якобинцы в свое время во Франции, то борьба наша против них по существу
контрреволюционна. Наша прямая обязанность, наш революционный долг, вступить в
их ряды и если уже делать оппозицию, то крайне осторожную, частичную и,
разумеется, благожелательную. Идеология возведения большевистской азиатчины в
ранг диктатуры Горы29 служит для мнимо радикальных националистов в рядах так
называемого центра для оправдания своей противоположной позиции по отношению к
своим и русским "коммунистам". И в этой двуликости австрийского
центра и охотно идущих за ним в этом пункте и видных представителей "II
Интернационала" проявляется грубейший национально-партийный, а в известной
мере и просто национальный эгоизм у одних из них, а у других присоединяется к
этому еще огромная доза моральной трусости и беспардонный оппортунизм.
Далее Вы полемизируете против
моей "характеристики" в "R[ep] R[usse]"30 нашей партийной
политики как "октябристско-либеральной времен весны". Прямо, без
обиняков, скажу, что не понимаю, как не могу даже припомнить, в какой идейной
ассоциации, я употребил такую паскудную квалификацию, как
"октябристской". Этим атрибутом я перед Троцким характеризовал его и
его сторонников поведение в роли сверхпартийных "объединителей"
партии. Но я не только головой, вполне сознательно, но и в глубине души,
психологически бесконечно далек от подобного отношения к поистине героической
позиции своих товарищей в их внутренней политике. Поэтому, читая в Вашем письме
мое словосочетание "октябристско-либеральной", я покраснел от стыда и
возмущения против себя за такую неосторожность в выражении своей мысли. Но я
помню, что я, собственно говоря, не давал характеристики, а ограничился лишь
очень осторожным и условным выражением некоторого скептицизма по отношению к
тактике борьбы за "демократизацию Советов". Свое скептическое
отношение я выразил словами: "напоминает отчасти"(может быть, я
употребил слова: в некоторой мере) тактику и надежды земских либералов в
моменты, когда наступило некоторое ослабление режима безграничной
бюрократической необузданности. "Напоминает" еще не означает
тождественности и равноценности явлений. Вообще все мои замечания31 о
"внутренней политике" партии, по тону и духу, проникнуты такой
сердечной симпатией и близостью к ответственному кругу товарищей в России, что
с трудом понимаю, как Вы усмотрели "упреки" в моем "комментарии"
к Вашему и Ф.И. [Дана] письмам, т.е. к напечатанным примечаниям из них. Оно
продиктовано было стремлением дать некоторое объяснение к повороту в политике,
о которой шла речь в письмах, но в крайне бережной форме, скорее невольно, чем
преднамеренно, выражены волновавшие меня недоумение и тревога.
По существу же я и теперь нахожу
некоторую аналогию между политикой земского либерализма, когда и поскольку она
направлена была на преодоление бюрократического абсолютизма их путем
органического развития местного самоуправления, и политикой, рассчитывающей
преодолеть большевистской режим, путем "демократизации Советов" - в
оковах этого режима, лишающего оппозицию всякой возможности вести широкую
борьбу за их демократизацию. Сходство я вижу в том, что в обоих случаях мы
имеем дело mit einer Art Aush?hlungepolitik32, имеющей, как мне кажется, на
почве и в тисках большевистского режима еще меньше шансов на успех, чем при
царском абсолютизме. Вот существенный смысл моего замечания, истолкованного
Вами, как упрек или желание с моей стороны дискредитировать Вашу партийную
позицию.
Вы настаиваете на коренной
принципиальной разнице между нею и либеральной в момент либеральных веяний и
чаяний. Разница эта заключается, по-вашему, в том, что в то время, как
либеральная оппозиция представляла другой класс, чем царско-дворянский режим,
антибольшевистская социал-демократия ведет борьбу против власти, представляющей
тот же класс, что и она. Борьба, в данном случае происходит внутри одного и
того же класса, между двумя его фракциями. Я это, и то с оговорками, допускаю
для, приблизительно, первого полугодия большевистского господства, или,
максимум только для целого года. Соглашусь, однако, на минуту, с Вами. Но какое
же имеет отношение к нашему разногласию в данном вопросе указываемый Вами
момент? Если бы я новой партийной тактике противопоставил
повстанчески-террористическую, военно-заговорщическую подготовку вооруженного
восстания и т.д., выдвинутый Вами принципиальный аргумент был бы для меня
понятен. Правда, большевики (о немецких бывших мажоритетах я не говорю33)34
показали нам беспримерно яркий образец кровавой борьбы пролетарской (якобы)
партии против другой. Но я-то с не меньшей ясностью и решительностью, чем наш
ЦК высказался, с самого начала, не только против интервенции, но вообще против
военно-заговорщических методов борьбы с большевиками и против тактики,
приуроченной специально к подготовке вооруженного восстания. Но в силу
указанного Вами в письме соображения, но это - в данном случае не существенно,
- я считаю теперь нужным только подчеркнуть, что, так как моя тактическая линия
(в основе) в борьбе с большевизмом, всегда совпадала с Вашей и вообще нашего
ЦК, то Ваш довод против моего сопоставления партийной
"Aush?hlungepolitik" (употребляю это выражение, за неимением другого,
быть может, более удачного) с, как мне кажется, аналогичной политикой и
чаяниями либеральной оппозиции, в свое время, непонятен мне. Не могу же я
предполагать, что Вы вдруг заподозрили меня в авантюристских, революционных
симпатиях и тенденциях, а тем менее, в замыслах такого рода.
***
27/IX. Продолжаю снова после
перерыва по независимым от меня обстоятельствам, между прочим, и потому, что в
последнее время мне сравнительно много приходилось и приходится тратить время
на пересылку документов, всякого рода материалов и на заграничные письма,
отклики на письма и т.д.35
Но я против тактики концентрации
сил социалистической оппозиции и недовольных слоев демократических масс на
подготовке и организации вооруженного восстания отнюдь не потому, что считаю
последнее незаконным, антисоциалистическим или антиреволюционным способом
борьбы против власти, "представляющей тот же класс", что и
социал-демократия, и вся социалистическая оппозиция. Во-первых, я отрицаю, что
большевики представляют теперь - не в декретах и на парадных "конгрессах",
а в действительности - пролетарские и крестьянские массы России. Уже два года
тому назад я заявлял и на бернской конференции с полным убеждением повторял,
что большевистская власть является диктатурой не пролетариата, а над
пролетариатом (и крестьянством)36. А дальнейшее вырождение так называемой
советской власти укрепило меня только в этом убеждении. Вы говорите, что нельзя
"свести большевизм к господству люмпенов и садистов", что среди так
называемых "центристов" и "реконструкторов" немало
охотников (особенно из лагеря тех, у кого теоретическая или политическая
совесть не совсем чиста - во главе их стоят Ф. Адлер, О. Бауэр, Лонге и т.д.),
так вульгарно, семплицистски [истолковывать] мое отношение к большевизму, это
вполне понятно. Но Вы-то и другие друзья в России, надеюсь, помните, что я уже
непосредственно после лондонского coup d'etat37 бесконечно далек был от
симплицистского объяснения тогда еще только зарождавшегося большевизма, а после
по разным поводам указывал и подчеркивал его историческую подоплеку и его
historisches Wesen38. Каутскому я формулировал свое отношение к большевизму в
следующих словах: "Der Bolschewismus ist jedenfalls eine grosse
Welthistorische Erscheinung, die fl?chtig, nebenbei nicht erkl?rt werden kynn. Ich senne mich danach, innere Ruhe
und Zeit zu finden, um mich, in das Studium seiner historischen Wurzeln zu
vertiefen"39. Но тут же заметил: "aber erkl?ren und begreifen
ist f?к mich keineswegs gleichbedeutend mit Rechtfertigung,
Sanchionierung"40 и т.д. Болото, распространяющее заразные болезни, чума,
микробы, отправляющие на тот свет сотни тысяч человеческих существ, великое
землетрясение, разрушающее и уничтожающее целые города и населенные области,
наконец, последняя всемирная война или нашествия гуннов или монголов - все это
очень внушительные явления, имеющие самые серьезные основания и объяснения, но
отнюдь не вызывающие у нас благоговейного трепета. Человеческие действия,
разрушающие самые основы общечеловеческой культуры и прогресса, индивидуумы и
группы, воскрешающие варварство и жестокости, бесчеловечие давно прошедших
времен - должны быть квалифицированы, как niedertr?chtig41. Представление об
историческом raison d'etre42 большевизма, о наличии причин, вызвавших его на
авансцену истории, ничуть не вытесняет из моего сознания того факта, что
большевики достигли власти путем грубейшего, бессовестного обмана пролетарских
и солдатских масс, средствами невероятно-демагогическими и преступными, и что
охраняют они свою власть, с одной стороны, путем превращения одних элементов
народа в своих преторианцев, других - путем развращения и превращения в
привилегированное сословие, жизненно столь же связанное с большевистской
диктатурой, как помещичье сословие и старое привилегированное чиновничество и
офицерство с царским режимом, а с другой - террористическими средствами
неслыханного произвола и бесчеловечным подавлением слабейших проявлений
недовольства подавляющего большинства народных масс и социалистической
оппозиции. Я вполне допускаю, что за три года царствования большевиков люмпены,
на которых они опирались в первое время все, или в огромном большинстве, успели
уже превратиться в почтенное сословие "убежденных" сторонников и
охранителей большевистской власти. Но зато немалое число настоящих или
полубольшевиков за эти годы превратились в моральных люмпенов, занимающих
военные, полицейские и штатские высшие посты в военной и гражданской армии
"советской" власти. Не знаю, много ли "садистов" в этой
армии или во главе ея. Но, признаться, вполне допускаю, что недоброй памяти
Урицкий был садист, что Дзержинский чистейший психопат, и что в бесчисленных
чрезвычайках немало таковых мужского и женского пола. Допускаю, с другой
стороны, что сохранился еще очень небольшой контингент большевиков, верующих в
необходимость и благотворность большевистского режима. Деникинские,
врангелевские и другие черносотенные банды столь же по-большевистски, а местами
и еще более варварски, чем самые левые заправские большевики, расправляющиеся с
населением "завоеванных" ими областей43, польская оффензива44 - все это
служит на пользу "советской" власти и парализует или ослабляет в
некоторых кругах антибольшевистское оппозиционное настроение. Наконец, быть
может, - я не могу отсюда судить, - вводят ли Вас [в заблуждение] односторонние
сообщения случайных и поверхностных наблюдателей, - или нет - в самом деле, и в
некоторых численно ничтожных слоях населения, не входящих в состав
привилегированных, проявляется даже нечто вроде большевистского патриотизма. Но
при царском режиме ведь 9/10 крестьянско-рабочих масс, если не больше, телами и
душой преданы были царю и являлись опорой власти, угнетавшей и порабощавшей их.
И разве среди чиновничества, офицерства и дворянства мало было честных людей и
искренних идеологов полукрепостнического строя? Однако, никогда никому из революционеров
или даже либералов не приходило в голову считать этот строй
"народным", признавать царско-бюрократический абсолютизм или
"диктатуру" диктатурой хотя бы одной только части народа
("меньшинства"), за освобождение которого от этой диктатуры они боролись.
Точно или приблизительно, как и аналогичные явления и в "советской"
России могут служить основанием для квалификации большевистского самодержавия,
как "диктатуры" хотя бы только одной части пролетариата.
Революционная внешность, социалистическое прошлое теперешних наших самодержцев,
их геростратовски-революционные пародирования, при помощи которых они
обманывают весь мир, налагают на нас тем большую обязанность вскрывать их
преступное шарлатанство и сущность их диктатуры, которая на деле является диктатурой
группы людей, деморализующей и организующей сотни тысяч вчерашних или
позавчерашних рабочих, крестьян, солдат и всякого рода мелких буржуа в новое
господствующее сословие, на которое они опираются и при помощи которого
диктаторствуют над полуторастамиллионным населением, в том числе и над
уцелевшими остатками нашего пролетариата.
Но я готов допустить, что я,
будучи за тридевять земель от России, да еще при полной отрезанности от нея,
ошибаюсь относительно аморального характера и вообще состава социальных сил,
составляющих главную армию и опору большевистской власти, что Вы гораздо лучший
судья в этом отношении. Но, и допуская, что она опирается действительно на
часть рабочих и крестьян, что она представляет хотя бы меньшинство, но все же
меньшинство того же самого класса, жизненные интересы которого отстаивает и
социалистическая оппозиция, я все-таки остаюсь при том убеждении, что в борьбе
с этой властью мы имеем право прибегать к таким же средствам, какие мы считали
целесообразными в борьбе с царским режимом. Как! Разве знамя коммунизма дает
иммунитет на варварское угнетение и закрепощение полуторастомиллионного
населения? Разве оттого, что победоносная аракчеевщина45 торжествует свои оргии
в коммунистическом облачении, она становится силой, менее дикой, менее
варварской и менее бесчеловечно-жестокой по отношению к трудящимся массам, чем
аракчеевщина первобытная, чуждая всяких хитростей и современных идеологий? И,
наконец, если полумиллион или хотя бы целый миллион сторонников и охранителей
большевистской диктатуры и принадлежит по своему происхождению в огромном
большинстве к крестьянско-рабочей массе и к идейной интеллигенции, и состоит
даже из людей, серьезно воображающих себя коммунистами и революционным
авангардом всемирного пролетариата, призванным спасти все человечество, разве
это обстоятельство лишает это сравнительно ничтожное меньшинство
полуторастомиллионного населения характера неограниченно властвующего над ним
сословия или класса, сменившего помещиков, царское чиновничество и офицерство и
царских охранников? И, если уже вооруженную борьбу против большевистской власти
считать гражданской войной "внутри одного класса", то ведь вина за
эту войну, пожалуй, в еще большей мере, чем вооруженные восстания против
царизма, падает или пала бы на безграничное самовластие большевиков, железом и
кровью подавляющих всякие усилия иными путями идти к ликвидации их
аракчеевски-крепостнического режима. Тот факт, что законность или необходимость
этого крепостнического режима мотивируется, хотя бы и искренно, соображениями
революционно-социалистическими или коммунистическими, не ослабляет, а
усугубляет необходимость войны против него на жизнь и смерть, - ради жизненных
интересов не только русского народа, но и международного социализма и
международного пролетариата, а быть может, даже всемирной цивилизации.
И вот, несмотря на все это, я уже
летом [19]18 г., как только до меня дошли слухи - очень смутные и
неопределенные - не то о попытках, не то о стремлении социалистической
демократии (или некоторых элементов ея) вступить на путь вооруженной борьбы с
большевиками, засел за статью под заглавием: "Revolutionarer oder
reaktionarer Umsturz"46, в которой я пытался обосновать свое отрицательное
отношение к этому пути. Но я исходил в своей аргументации исключительно из точки
зрения целесообразности и интересов демократических масс и социалистической
оппозиции, а отнюдь не с той, которую Вы теперь выдвигаете на первый план. Наше
морально-политическое право на борьбу с большевиками всякими, хотя бы и
военными средствами, являлось и является для меня предпосылкой, не требующей
доказательств, и вытекающей из того факта, что "советская" власть
также мало, как царская, или даже еще меньше, способна добровольно отказаться
от своего деспотического режима и потому, как и последняя, осуждена на
насильственное низвержение. Но в то время как движение против
царско-бюрократического самодержавия было и не могло быть не чем иным, как
революционным, в движении антибольшевистском участвуют и элементы реакционные.
И при царизме враги существующего режима распадались на два лагеря:
социалистический и буржуазный. Но как далеко буржуазная оппозиция ни отставала
от социалистических партий, она все же была прогрессивна и, в широком
историческом смысле, революционна. Потому, принципиально, для социалистической
демократии допустима была, в известных пределах и случаях, и поддержка
буржуазной оппозиции. Но на деле не социалисты ее поддерживали, а, наоборот, ей
волей-неволей приходилось их поддерживать вообще и в деле подготовки
пролетариата к доминирующей роли в революции, в частности. Антибольшевистская
же буржуазная оппозиция реакционна и стремится использовать падение большевиков
для водворения диктатуры контрреволюции и для полного подавления всей
демократии. Предупредить эту перспективу могло бы только самостоятельное
широкое народное движение, которое сознательно направлялось бы к решительной
ликвидации большевистской диктатуры хотя бы путем такой же или аналогичной
оффензивы на "советскую" власть, какой низвергнута была царская
власть. Но большевистский режим поставил народные массы и социалистическую
оппозицию в условия, бесконечно более тяжелые для развития самостоятельного
движения в народных низах и для подготовки их к победоносной атаке на
существующую власть, чем царский режим. Буржуазная же оппозиция, наоборот,
оказалась в гораздо более благоприятных условиях, чем при старом режиме для
энергичной борьбы с существующей властью и для приобретения в этой борьбе такой
доминирующей роли, которая обеспечила бы полную победу над всей демократией в момент
падения этой власти. И именно устремление всех или главных сил социалистической
оппозиции на организацию вооруженных восстаний, на военные заговоры и т.п. -
неизбежно должно было вести к такому исходу антибольшевистского движения47.
Но если избавление от
"советской" диктатуры не может быть достигнуто без нового
государственного переворота, а подготовка революционно-демократического
переворота до крайности затрудняется, можно сказать, исключается самим
положением, всей совокупностью условий существования пролетариата и
социалистических партий под советским режимом, то сам собою навязывается
вопрос: где же выход из этого тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об
организации интернациональной социалистической "интервенции" против
большевистской политики террористического подавления всякой, самой мирной
пролетарской и демократической оппозиции и в пользу восстановления политических
завоеваний февральско-мартовской революции. А так как о достижении такого
интернационального вмешательства во внутренние дела "Советской
России", ввиду всемирно распространенной иллюзии о
пролетарски-коммунистическом характере большевистской диктатуры, и думать
нечего было, то, прежде всего, необходимо было подумать о пути и средствах к
освобождению социалистических масс на Западе из плена у этой иллюзии. Отсюда -
предложение социалистическим партиям (при участии синдикатов, конечно)совместно
организовать и отправить в Россию большую интернациональную комиссию для
разностороннего и основательного изучения действительного характера,
функционирования и последствий "советского" режима и для ознакомления
с положением и настроением широких масс населения.
